Бёртон переводил перекрестье прицела с одного лица на другое. Где-то в толпе находился Эдвард Оксфорд, безумный восемнадцатилетний юноша, с двумя заряженными кремниевыми пистолетами под сюртуком и жаждой убийства в голове. Но Бёртон не собирался стрелять в будущего убийцу королевы Виктории.
«Черт побери!» Его руки тряслись. Лежать вот так, вытянувшись, совсем не удобно для человека его возраста — сорок семь лет — но, еще хуже, один из людей премьер-министра, Грегори Хэйр, сломал ему два ребра. Как будто в бок нож воткнули.
Он осторожно пошевелился, пытаясь не потревожить кусты. Было жизненно необходимо остаться невидимым.
Его внимание привлекло лицо. Круглое, украшенное большими усами — надменность обладателя можно было пощупать руками. Бёртон никогда не видел этого человека раньше — по меньшей мере в таком виде — но знал его: Генри де ля По Бересфорд, 3-ий маркиз Уотерфордский, которого многие называли «Безумный маркиз». Он основал влиятельное движение либертинов, проповедавшее освобождение от социальный уз и страстно противопоставлявшее себя технологическому прогрессу. Спустя три года Бересфорд возглавит отделившуюся от движения группу радикалов, «развратников», чья анархистская философия бросит вызов сложившемуся социальному порядку. Маркиз верил, что человеческий род препятствует своей собственной эволюции; что каждый индивидуум способен стать сверхнатуральным человеком, свободным от любых ограничений, вроде совести или неуверенности в себе — существом, способным иметь все, что захочет. Очень опасная идея — и Великая война доказала это Бёртону — но именно сейчас Бересфорд его не волновал.
— Я разберусь с тобой через двадцать один год, — прошептал он.
В парке послышались отдаленные ликующие возгласы. Ворота Букингемского дворца открылись и оттуда появилась королевская карета.
— Давай! — прошептал Бёртон. — Где же ты?
Где же человек, которого он собирается убить?
Где Джек-Попрыгунчик?
Он прильнул к прицелу. Через линзы он видел совершенно непонятную сцену. Формы, движения, тени, глубокие цвета; все по отдельности они отказывались сливаться в общую картину. Мир разлетелся на части, и он сам, расколотый, валяется среди обломков.
Мертв. Очевидно он мертв.
Нет. Хватит. Так не годится. Не сдавайся. Только не это.
Он закрыл глаза, вонзился ногтями в ладони и оттянул губы назад, оскалив зубы. Усилием воли он нащупал отдельные куски себя и начал соединять их вместе, пока:
Фрэнк Бейкер. Меня зовут Фрэнк Бейкер.
Хорошо. Вроде более знакомо.
Он почувствовал запах бездымного пороха. В уши ворвался шум. Стало жарко.
Фрэнк Бейкер. Да. Имя выскользнуло изо рта в ответ на вопрос врача.
— И кто вы такой, мистер Бейкер?
Странный вопрос.
— Наблюдатель.
Такой же странный ответ, появившийся из ниоткуда, как и его имя, но переутомленные медики им удовлетворились.
Заклинание небытия продолжилось. Лихорадка. Галлюцинации. Потом восстановление. Они предположили, что он из Корпуса гражданских наблюдателей, и отдали его под опеку маленького человека с писклявым голосом, сейчас стоявшего рядом.
Что еще? Что еще? Что я ищу?
Он открыл глаза. Стемнело.
Он осознал, что раздавил что-то в кулаке, открыл ладонь, посмотрел на нее и обнаружил, что держит лепесток красного мака. Он чувствовал, что это важно, но не знал почему, и сунул его в карман.
Сдвинув на затылок железную каску, он вытер пот со лба, поднял конец перископа над краем траншеи и опять посмотрел через видоискатель. Слева от него гребень раздутого солнца смешивался с дрожащим от жары горизонтом; впереди, в наступавших сумерках, семь высоких длинноногих арахноидов бежали по ничейной земле, заросшей красными камышами. Из их выхлопных воронок валил дым, белой колонной поднимавшийся в потемневшее фиолетовое небо.
Сенокосцы, подумал он. Пауки-сенокосцы, выращенные до невероятных размеров евгениками из фракции технологистов. Нет, подожди, не евгениками — евгеники воют на стороне врага — наши называют себя генетиками. Арахноидов выращивают, убивают, вынимают внутренности, а потом инженеры наполняют их паровыми машинами.
Он посмотрел на машины более внимательно, и заметил детали, которые показались ему отличающимися — но от чего? Ну, например, пулеметы Гатлинга, висевшие под их маленькими туловищами. Бейкер ожидал, что там будут сети с грузом. Они поворачивались, сверкали и вспыхивали, посылая свинцовый град в немецкие траншеи, их металлический лязг почти тонул в пыхтении двигателей. Сенокосцы были обшиты броней, и каждый водитель не сидел на сидении, втиснутом в опустошенное тело, но располагался на чем-то вроде седла над ним, и, значит, пространство внутри панциря было наполнено значительно более мощными машинами, чем... чем...
С чем я сравниваю их?
— Впечатляющее зрелище, верно? — спросил звонкий голос.
Бейкер прочистил горло. Он еще не был готов с кем-нибудь общаться, несмотря на смутное подозрение, что уже так и делал, что он и маленький человек рядом с ним говорили несколько минут назад.
Он открыл рот, собираясь что-нибудь сказать, но его опередили: — Если бы я был поэтом, я смог бы найти подходящие слова, но для обыкновенного журналиста это чересчур тяжело. Как, ко всем чертям, я опишу эту внеземную сцену? Любой, кто не видел этого своими глазами, подумает, что я пишу научную фантастику. Возможно они назовут меня новым Жюль Верном.